Кто создан из камня, кто создан из глины... - Н.Н.В., 23 (ст.: М. Цветаева)
Н.Н.В., 23
Марина Цветаева "Не позволяй страстям своим переступать порог воли твоей. — Но Аллах мудрее..." (Тысяча и одна ночь) 1 Большими тихими дорогами, Большими тихими шагами... Душа, как камень, в воду брошенный — Всё расширяющимися кругами... Та глубока — вода, и та темна — вода... Душа на все века — схоронена́ в груди. И так достать ее оттуда надо мне, И так сказать я ей хочу: в мою иди! 27 апреля 1920 2 Целому морю — нужно все небо, Целому сердцу — нужен весь Бог. 27 апреля 1920 3 "то — вопреки всему — Англия..." Пахнýло Англией — и морем — И доблестью. — Суров и статен. — Так, связываясь с новым горем, Смеюсь, как юнга на канате Смеется в час великой бури, Наедине с господним гневом, В блаженной, обезьяньей дури Пляша над пенящимся зевом. Упорны эти руки, — прочен Канат, — привык к морской метели! И сердце доблестно, — а впрочем, Не всем же умирать в постели! И вот, весь холод тьмы беззвездной Вдохнув — на самой мачте — с краю — Над разверзающейся бездной — Смеясь! — ресницы опускаю... 27 апреля 1920 4 Времени у нас часок. Дальше — вечность друг без друга! А в песочнице — песок — Утечет! Что меня к тебе влечет — Вовсе не твоя заслуга! Просто страх, что роза щек — Отцветет. Ты на солнечных часах Монастырских — вызнал время? На небесных на весах — Взвесил — час? Для созвездий и для нас — Тот же час — один — над всеми. Не хочу, чтобы зачах — Этот час! Только маленький часок Я у Вечности украла. Только час — на ......... Всю любовь. Мой весь грех, моя — вся кара. И обоих нас — укроет — Песок. 5 "я в темноте ничего не чувствую: что рука — что доска..." Да, друг невиданный, неслыханный С тобой. — Фонарик потуши! Я знаю все ходы и выходы В тюремной крепости души. Вся стража — розами увенчана: Слепая, шалая толпа! — Всех ослепила — ибо женщина, Все вижу — ибо я слепа. Закрой глаза и не оспаривай Руки в руке. — Упал засов. — Нет — то не туча и не зарево! То конь мой, ждущий седоков! Мужайся: я твой щит и мужество! Я — страсть твоя, как в оны дни! А если голова закружится, На небо звездное взгляни! 6 — "А впрочем, Вы ведь никогда не ходите мимо моего дому..." Мой путь не лежит мимо дому — твоего. Мой путь не лежит мимо дому — ничьего. А всё же с пути сбиваюсь, (Особо весной!) А всё же по людям маюсь, Как пес под луной. Желанная всюду гостья! Всем спать не даю! Я с дедом играю в кости, А с внуком — пою. Ко мне не ревнуют жены: Я — голос и взгляд. И мне не один влюбленный Не вывел палат. Смешно от щедрот незваных Мне ваших, купцы! Сама воздвигаю за ночь — Мосты и дворцы. (А что говорю, не слушай! Все мелет — бабьё!) Сама поутру разрушу Творенье свое. Хоромы — как сноп соломы — ничего! Мой путь не лежит мимо дому — твоего. 27 апреля 1920 7 Глаза участливой соседки И ровные шаги старушьи. В руках, свисающих как ветки — Божественное равнодушье. А юноша греметь с трибуны Устал. — Все молнии иссякли. — Лишь изредка на лоб мой юный Слова — тяжелые, как капли. Луна как рубище льняное Вдоль членов, кажущихся дымом. — Как хорошо мне под луною — С нелюбящим и нелюбимым. 29 апреля 1920 8 "День — для работы, вечер — для беседы, а ночью нужно спать." Нет, легче жизнь отдать, чем час Сего блаженного тумана! Ты мне велишь — единственный приказ! — И засыпать и просыпаться — рано. Пожалуй, что и снов нельзя Мне видеть, как глаза закрою. Не проще ли тогда — глаза Закрыть мне собственной рукою? Но я боюсь, что все ж не будут спать Глаза в гробу — мертвецким сном законным. Оставь меня. И отпусти опять: Совенка — в ночь, бессонную — к бессонным. 14 мая 1920 9 В мешок и в воду — подвиг доблестный! Любить немножко — грех большой. Ты, ласковый с малейшим волосом, Неласковый с моей душой. Червонным куполом прельщаются И во́роны, и голубки. Кудрям — все прихоти прощаются, Как гиацинту-завитки. Грех над церковкой златоглавою Кружить — и не молиться в ней. Под этой шапкою кудрявою Не хочешь ты души моей! Вникая в прядки золотистые, Не слышишь жалобы смешной: О, если б ты — вот так же истово Клонился над моей душой! 14 мая 1920 10 На бренность бедную мою Взираешь, слов не расточая. Ты — каменный, а я пою, Ты — памятник, а я летаю. Я знаю, что нежнейший май Пред оком Вечности — ничтожен. Но птица я — и не пеняй, Что легкий мне закон положен. 16 мая 1920 11 Когда отталкивают в грудь, Ты на ноги надейся — встанут! Стучись опять к кому-нибудь, Чтоб снова вечер был обманут. ........... с канатной вышины Швыряй им жемчуга и розы. ....., друзьям твоим нужны — Стихи, а не простые слезы. 16 мая 1920 12 Сказавший всем страстям: прости — Прости и ты. Обиды наглоталась всласть. Как хлещущий библейский стих, Читаю я в глазах твоих: "Дурная страсть!" В руках, тебе несущих есть, Читаешь — лесть. И смех мой — ревность всех сердец! — Как прокаженных бубенец — Гремит тебе. И по тому, как в руки вдруг Кирку берешь — чтоб рук Не взять (не те же ли цветы?), Так ясно мне — до тьмы в очах! — Что не было в твоих стадах Черней — овцы. Есть остров — благостью Отца, — Где мне не надо бубенца, Где черный пух — Вдоль каждой изгороди. — Да. — Есть в мире — черные стада. Другой пастух. 17 мая 1920 13 Да, вздохов обо мне — край непочатый! А может быть — мне легче быть проклятой! А может быть — цыганские заплаты — Смиренные — мои Не меньше, чем несмешанное злато, Чем белизной пылающие латы Пред ликом судии. Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната, Долг плясуна — забыть, что знал когда-то — Иное вещество, Чем воздух — под ногой своей крылатой! Оставь его. Он — как и ты — глашатай Господа своего. 17 мая 1920 14 Суда поспешно не чини: Непрочен суд земной! И голубиной — не черни Галчонка — белизной. А впрочем — что ж, коли не лень! Но всех перелюбя, Быть может, я в тот черный день Очнусь — белей тебя! 17 мая 1920 15 "Я не хочу — не могу — и не умею Вас обидеть..." Так и́з дому, гонимая тоской, — Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой, Всей страстью — позабыть! — Как вал морской, Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан. О вспененный высокий вал морской Вдоль каменной советской Поварской! Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг — Твои глаза! — Все руки по иконам — Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук, Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить! И, приступом, как резвая волна, Беру головоломные дома. Всех перецеловала чередом. Вишу в окне. — Москва в кругу просторном. Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом... Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом. И пятилетний, прожевав пшено: — "Без Вас нам скучно, а с тобой смешно"... Так, оплетенная венком детей, Сквозь сон — слова: "Боюсь, под корень рубит — Поляк... Ну что? — Ну как? — Нет новостей?" — "Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!" И, репликою мужа изумив, Иду к жене — внимать, как друг ревнив. Стихи — цветы — (И кто их не дает Мне за стихи?) В руках — целая вьюга! Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед! Чтоб по людскому цирковому кругу Дурную память загонять в конец, — Чтоб только не очнуться, наконец! Так от тебя, как от самой Чумы, Вдоль всей Москвы — ....... длинноногой Кружить, кружить, кружить до самой тьмы — Чтоб, наконец, у своего порога Остановиться, дух переводя... — И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя! 17 — 19 мая 1920 16 Восхи́щенной и восхищённой, Сны видящей средь бела дня, Все спящей видели меня, Никто меня не видел сонной. И оттого, что целый день Сны проплывают пред глазами, Уж ночью мне ложиться — лень. И вот, тоскующая тень, Стою над спящими друзьями. 17 — 19 мая 1920 17 Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеею в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что — невинна. Я утверждаю, что во мне покой Причастницы перед причастьем. Что не моя вина, что я с рукой По площадям стою — за счастьем. Пересмотрите всё мое добро, Скажите — или я ослепла? Где золото мое? Где серебро? В моей руке — лишь горстка пепла! И это всё, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это всё, что я возьму с собой В край целований молчаливых. 18 Пригвождена к позорному столбу, Я все ж скажу, что я тебя люблю. Что ни одна до самых недр — мать Так на ребенка своего не взглянет. Что за тебя, который делом занят, Не умереть хочу, а умирать. Ты не поймешь, — малы мои слова! — Как мало мне позорного столба! Что если б знамя мне доверил полк, И вдруг бы ты предстал перед глазами — С другим в руке — окаменев как столб, Моя рука бы выпустила знамя... И эту честь последнюю поправ, Прениже ног твоих, прениже трав. Твоей рукой к позорному столбу Пригвождена — березкой на лугу Сей столб встает мне, и не рокот толп — То голуби воркуют утром рано... И всё уже отдав, сей черный столб Я не отдам — за красный нимб Руана! 19 Ты этого хотел. — Так. — Аллилуйя. Я руку, бьющую меня, целую. В грудь оттолкнувшую — к груди тяну, Чтоб, удивясь, прослушал — тишину. И чтоб потом, с улыбкой равнодушной: — Мое дитя становится послушным! Не первый день, а многие века Уже тяну тебя к груди, рука Монашеская — хладная до жара! — Рука — о Элоиза! — Абеляра. В гром кафедральный — дабы насмерть бить! — Ты, белой молнией взлетевший бич! 19 мая 1920, Канун Вознесения 20 Сей рукой, о коей мореходы Протрубили на́ сто солнц окрест, Сей рукой, в ночах ковавшей — оды, Как неграмотная ставлю — крест. Если ж мало, — наперед согласна! Обе их на плаху, чтоб в ночи Хлынувшим — веселым валом красным Затопить чернильные ручьи! 20 мая 1920 21 И не спасут ни стансы, ни созвездья. А это называется — возмездье За то, что каждый раз, Стан разгибая над строкой упорной, Искала я над лбом своим просторным Звезд только, а не глаз. Что самодержцем Вас признав на веру, — Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос, Без Вас мне не был пуст! Что по ночам, в торжественных туманах, Искала я у нежных уст румяных — Рифм только, а не уст. Возмездие за то, что злейшим судьям Была — как снег, что здесь, под левой грудью — Вечный апофеоз! Что с глазу на́ глаз с молодым Востоком Искала я на лбу своем высоком Зорь только, а не роз! 20 мая 1920 22 Не так уж подло и не так уж просто, Как хочется тебе, чтоб крепче спать. Теперь иди. С высокого помоста Кивну тебе опять. И, удивленно подымая брови, Увидишь ты, что зря меня чернил: Что я писала — чернотою крови, Не пурпуром чернил. 23 Кто создан из камня, кто создан из глины, — А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, мне имя — Марина, Я — бренная пена морская. Кто создан из глины, кто создан из плоти — Тем гроб и надгробные плиты... — В купели морской крещена — и в полете Своем — непрестанно разбита! Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети Пробьется мое своеволье. Меня — видишь кудри беспутные эти? — Земною не сделаешь солью. Дробясь о гранитные ваши колена, Я с каждой волной — воскресаю! Да здравствует пена — веселая пена — Высокая пена морская! 23 мая 1920 24 Возьмите всё, мне ничего не надо. И вывезите в .......................... Как за решетку розового сада Когда-то Бог — своей рукою — ту. Возьмите все, чего не покупала: Вот ..............., и....., и тетрадь. Я все равно — с такой горы упала, Что никогда мне жизни не собрать! Да, в этот час мне жаль, что так бесславно Я прожила, в таком глубоком сне, — Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву, Благое дело сотворите мне. И вместо той — как.................... Как рокот площадных вселенских волн — Вам маленькая слава будет — эта: Что из-за Вас ...... — новый холм. 23 мая 1920 25 СМЕРТЬ ТАНЦОВЩИЦЫ Вижу комнату парадную, Белизну и блеск шелков. Через всё — тропу громадную — — Черную — к тебе, альков. В головах — доспехи бранные Вижу: веер и канат. — И глаза твои стеклянные, Отражавшие закат. 24 мая 1920 26 Я не танцую, — без моей вины Пошло волнами розовое платье. Но вот обеими руками вдруг Перехитрён, накрыт и пойман — ветер. Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен, Чуть-чуть в краях подрагивает. — Пойман! О, если б Прихоть я сдержать могла, Как разволнованное ветром платье! 24 мая 1920 27 Глазами ведьмы зачарованной Гляжу на Божие дитя запретное. С тех пор как мне душа дарована, Я стала тихая и безответная. Забыла, как речною чайкою Всю ночь стонала под людскими окнами. Я в белом чепчике теперь — хозяйкою Хожу степенною, голубоокою. И даже кольца стали тусклые, Рука на солнце — как мертвец спеленутый. Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, — А в солонице соль лежит нетронута... 25 мая 1920